НИНА  ШЕНЧЕК

Endless  Nameless

Она ворвалась, нет, врезалась в плотный воздух аудитории и окинула взглядом заседающие за партами лица с ничуть не менее плотно уложенными за твёрдыми лбами обрюзглыми мыслями. Подёрнутые поволокой тупости и ожирения утомлённые органы зрения вывернулись в ту часть помещения, где, в соответствии с их вялыми предположениями, находилась (или настоялась) Она. Она почувствовала боль в области правой руки и застукала пальцы упомянутой конечности за сжиманием грифа в плоть до побеления самое себя и внедрения в ладонь трёх из шести нейлоновых струн. Усилием расслабив руку, Она перекинула ремень через плечо, пристроила одну из конечностей нижнего пояса на очень кстати подвернувшийся стул и приготовилась играть. Заседающие не проявили ни интереса, ни неудовольствия.

На мгновение всё стихло, слышны были лишь удары её сердца. Она с силой выдохнула, решившись наконец, и ударила по струнам. Она решила петь всё обо всём в одной долгой песне - как споётся. Получалось что-то среднее между излюбленной манерой Высоцкого, не очень хорошим танго и болеро, но в целом отдавало тухлятиной и подвалом, да и исполнялось по большей части нецензурно. Зато по ходу слагавшийся текст превзошёл самые смелые её ожидания. Он был не слишком обширен, как раз нужного размера, в чём-то весьма лаконичен и по большей части прост, но точен и понятен. В нём были оголённые чувства. Она изо всех сил старалась как следует спеть его, но голос не слушался Её: то дрожал, то надрывно хрипел, то срывался на крик. Ей казалось, что сейчас у Неё отнимут воздух и способность петь, и Она словно хотела криком взять то время, которого Её могли лишить.

Песня закончилась. Откашлявшись и постепенно восстанавливая соображение, Она из своих мыслей перешла в наблюдение. Лица упёрлись глазами в Её сторону, по-прежнему не выказывая никаких эмоций. Это Её разозлило. Подумав, решила попробовать обратиться с речью. Отгоняя назойливые мысли о промозглых и местами даже прогорклых политиках, Она начала распространяться примерно о том, что любой существующий чувствует, ибо существует, и отказ от чувств означает отрицание собственного существования. Лица, по всей видимости, не согласились с Ней, не поспешив выявить какие-либо признаки жизни в соответствии с выдвинутой теорией. Пришло в голову, что Её не слышат. Она заорала, ор перешёл в истошный вопль. Маринованные лица хранили скисшее выражение. Ей захотелось кого-нибудь убить. Подскочив к ближайшей парте, размахнулась гитарой и присоединила её к заседающему лицу. Голова лица скатилась на парту, лицо скрючилось, покачнулось и свалилось на пол, рухнуло мешком, перевернувшись на спину и раскинув руки и ноги. Она отбросила гитару и склонилась над распростёртым, присев рядом с ним. Это было чистое детское лицо. Голубые глаза его спокойно и в тоже время печально смотрели в потолок, желая, может быть, увидеть небо. Длинные светлые волосы, как лучи солнца, растрепались по полу, постепенно обагряясь кровью, растекавшейся лужей из-под затылка. Она в ужасе закричала, отчаяние обхватило Её душными лапами. Ей до помешательства хотелось унести его отсюда, унести далеко, туда, где воздух, свет, вода, деревья, где ему будет хорошо, но Она почти физически ощущала, что это невозможно; Она поверила в невозможность. Боясь даже дотронуться до плода трудов своих, Она поднялась с пола и развела руки в стороны, чтобы ни до чего ими не касаться. Все лица обратились к Ней, Она чувствовала кожей множество осуждающих взглядов, но старалась не думать об этом, не думать ни о чём, не думать вообще. Побитой собакой выбежала, спотыкаясь, из аудитории и устремилась прочь.

* * *

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

издевательски выхрипывал магнитофон, периодически выплёвывая кусочки жёваной плёнки из свободной кассетницы. У затраханной во всех смыслах кушетки, на которой валялась Она, не доставало полноценной ноги, чью роль играл допотопный сломанный динамик. Пространство под кушеткой использовалось для складирования разнообразного мусора любого происхождения. Комната была маленькая, с одним полуподвальным оконцем и кучей хлама посередине - впрочем, не только там. Из мебели помимо упоминавшейся уже кушетки влачила своё жалкое существование парочка дряхленьких стульчиков, массивная табуретка с облупившейся краской да громоздкий покосившийся гроб, исполняющий обязанности шкафа. Гроб существовал стоймя; крышка подпирала его и одновременно служила дверцей. Кроме того, в комнате присутствовало странного вида сооружение, состоящее из слоев пыльных книг, перемежавшихся ничем не прикреплёнными досками, хотя можно было бы о нём и не упоминать, так как обитательнице комнаты оно уже не принадлежало.

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Она пошевелилась, повздыхала, покряхтела и, окончательно проснувшись, приподнялась и злобно посмотрела на магнитофон, наплевавший уже приличную кучку плёнки. Этот монстр питал жизненную энергию из разнузданной розетки без намордника, в своём роде единственной, так как другой в комнате не было. Какой-то умелец разобрал магнитофонную вилку и присобачил нужные её проводки к нужным проводкам розетки, причём очень не советовал всё это дело разъединять. Пару дней назад в древней машине что-то йокнулось, вставленная на тот момент кассета не пожелала выставляться, и теперь магнитофон гонял одну и ту же запись, каждый раз самостоятельно перематывая её назад. Громкость стояла на минимуме, но этого было достаточно, чтобы слышать

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Нажатие стопа почему-то не прекращало этого безобразия, и поэтому оставалось лишь кидаться в монстра злобными взглядами и другими попадавшимися под руку предметами, чем Она и занималась вплоть до настоящего момента. В настоящий же момент подходящего предмета в поле действия руки не нашлось. Она ещё раз вздохнула, почесалась и, превозмогая боль во всём теле, привела его в вертикальное положение, что сопровождалось крайне неприличным скрежетом и выражениями, наталкивающими на мысль о полном отсутствии культуры в употребляющем их человеке, вследствие чего мы их здесь опустим, дабы в самых благонравных из сие читающих не пробудилась по отношению к малознакомой особе преждевременная и не вполне заслуженная антипатия.

Она раздражённо расшвыряла ногами пустые бутылки и прочую пакость, вывернула наизнанку всё содержимое Гроба и, остановившись в центре содеянного, ещё раз внимательно оглядела комнату. Ну конечно, как же Она забыла про подоконник. Она прямо-таки бросилась к окну - оно! Схватив вещь, вызвавшую своим наличием столь бурный восторг и обладающую обликом ободранной бутылки с небольшим количеством мутной водки, Она незамедлительно оборвала её существование, лишив содержимого, а в следующий момент - и оболочки; правда, разного рода способами. Весьма бесславный конец. Но, по крайней мере, с пользой для дела.

Горло Её слабо ожгло, словно сквозь вату; зато в доселе мёртвом теле зародилась робкая жизнь.

Довольная и гордая результатом проделанной работы, Она слегка потянулась, запустила руку в волосы и немного причесала их пальцами. Настроение едва заметно улучшилось. Она на всякий случай пнула магнитофонного монстра, зная, что это ему ни капельки не повредит, и

направилась к выходу.

* * *

Улица сразу плотно обхватила Её отравленным газом, стиснув грудную клетку и заболачивая мозги. Она задохнулась от неожиданности, в бессилии упала на слякотный асфальт и ртом ловила воздух, которого не было. В горле Её словно стоял железный заслон, не пускающий кислород. На глазах выступили слезы, пальцы ковыряли асфальтовую твердь. Она почувствовала подступившее что-то и отхаркнула слизь. Лёгкие судорожно вдохнули, и в следующий момент из горла и из носа хлынула кровь. Она с трудом приподнялась, отплёвываясь, и села где посуше, чуть наклонившись вперёд и продолжая сплёвывать. Ток крови застопорился, утих; стало холодно, пронизывающе, стыло. В изнеможении сидела на ледяном и твёрдом, бездумно смотрясь в грязно-матовую лужу и мечтая не знать, не чувствовать, не помнить.

* * *

Солнечный майский день.

Она встречалась с Вишну у метро. Толпа раздетого в честь весны народу сыпалась и перемешивалась, но Она не замечала толпы. Она ждала. Ни напряжённо, ни радостно - никак. Она стояла в тени, но солнце всё же касалось Её щеки и виска ласковым светом.

Появился Вишну. У него был не очень чистый хаер и светло-серый плащ. И бутылка водки (так он сказал, но впоследствии это подтвердилось). Они пошли гулять на набережную.

Достаточно долго шли вдоль мутной реки, глядя в воду. Им это не было скучно. Потом спустились к причалу, где никого не было, уселись, и Вишну открыл бутылку ногтями. Отхлебнул и передал Ей. Пока они пили, в голове Её не было мыслей. Вишну чему-то улыбался и щурился на Солнце. А потом оно куда-то делось, потянуло сыростью и морозью, по воде пошла рябь, и мазутные пятна замелькали перед глазами. Она легла на спину и посмотрела в серое небо. Рядом по-прежнему сидел Вишну, и Она знала, что он в своём сером плаще.

Ей стало холодно. Исчезла тупая вязкость в мозгах, очертания стали чёткими, резкими, заболели глаза. Она сидела и понимала, понимала, понимала... Она ощутила и осознала, что сидит на обычном, весьма заурядном причале весьма заурядной грязной реки, а рядом всё тот же (чтоб не сказать "весьма заурядный") Вишну, с которым Она распивала какое-то время назад.

Ей захотелось куда-нибудь идти. Она поднялась, покачиваясь, и пошла (тоже покачиваясь). Вишну выкинул в реку свои и Её ботинки, догнал Её, и так они шли по набережной, опять по набережной.

* * *

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

На полу своей комнаты Она не знала, почему вспомнила давнее. Казалось, забытое. Она вскрыла заготовленную бутылку и частично вылила её содержимое в стакан (в другой момент я написала бы, что частично -мимо стакана, но это был ещё не тот момент). Опрокинув стакан, Она задумалась вновь. На этот раз Ей вспомнилось Её детское платье. Оно было белым, с голубыми слонятами. Она любила его. Больше Она ничего не помнила о том времени. Она налила себе ещё стакан и выпила. Обвела взглядом комнату .которая ещё более опустела. В Её комнате осталась только комната.

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

* * *

У Неё был Гроб. Она притащила Его сама от одного знакомого гробовщика. Гроб был какой-то там дефективный, и потому не пользовался спросом. Ей-то всё равно - гроб есть гроб. За незначительную сумму, случайно завалявшуюся у Неё в кармане, гробовщик позволил Ей забрать этот гроб -

ЧИСТО СИМВОЛИЧЕСКИ

Не важно, как Она допёрла его. Зато у Неё теперь был свой гроб. Она даже ложилась в него, примеряясь. Это непередаваемое ощущение.

Пока что Гроб работал шкафом.

* * *

Душная ночь.

Окно с наружной стороны облепили Маленькие И Злобненькие, Хитренькие И Умненькие. Их было так много, что они закрыли собой всё окно, прилепившись к стеклу мордашками. Может быть, был день, а Ей из-за загораживающих свет мордашек казалось, что ночь? Ей хотелось чем-нибудь прикрыть их, но ничего, кроме одеяла, не было подходящего, а одеяло было жалко. Кроме того, Она боялась дотронуться до оконного стекла, и поэтому продолжала сидеть, обхватив колени руками. Маленькие И Злобненькие, Хитренькие И Умненькие глядели на Неё маленькими и злобненькими, хитренькими и умненькими глазёнками. Ей стало жутко, Она упала на спину и накрылась одеялом с головой. Стоило закрыть глаза, как в мозгах закопошились, готовясь к выходу и решая, кто следующий,

разнообразные видения - сно- и не сно-.

* * *

Она ощутила ужасающую вонь, смрад. Она поняла, что это смердит Она.

* * *

Она высунулась из-под одеяла. Маленькие И Злобненькие, Хитренькие И Умненькие, похоже, не собирались отлеплять свои мордашки. Она вспомнила про Гроб. Встала, отодвинула крышку. Гроб упал с оглушительным грохотом. Она всё же вздрогнула, хотя и ожидала этого. Выбросив из Гроба все вещи, Она постелила туда одеяло, легла и накрылась сверху крышкой. Некоторое время Она лежала спокойно, но вдруг почувствовала, что Гроб несут. Ей это даже понравилось - весьма приятно покачивало. Она не могла (да и не пыталась) сообразить, как долго Её несли. Через некоторое время поняла, что Гроб поставили. Она выждала немного для приличья , потом осторожно отодвинула крышку. Первым, что открылось Её любопытствующему взору (или вздору?), было ночное небо. Она села в Гробу и огляделась. Пахло свежим воздухом, который Она с жадностью вдыхала. Едва заметные очертания указывали на наличие деревьев. Белели кресты. Гроб Её стоял на могиле, а чуть левее, на другой могиле, стоял ещё один гроб. Она вылезла из своего гроба, ступив босыми ногами на сырую траву, подошла к соседнему, подняла крышку и закричала. В гробу, разметав светлые волосы, лежало убитое лицо

* * *

Тимоша был крут. Так он считал.

На самом деле он был остолоп и придурок, но не желал принимать суровой действительности.

Периодически необходимо было делать что-либо во укрепление своей репутации. Тимоша делал.

Он смачно курил беломор прямо на школьном дворе, бросая проходившим учителям презрительное "здрасте", вытряхивал содержимое портфелей одноклассников в унитаз и хамил уборщицам. Много чего ещё он делал.

О Тимоше по школе шла слава, что он крут. Его побаивались и завидовали ему.

* * *

Многие на большой перемене не спускались в загаженную тараканами и нерадивыми ученичками столовую, где можно было получить кирпичик пластиковых макарон с заветренной сосиской плюс слащавые помои в виде чая, налитые в щербатый захватанный стакан, а хавали свои бутерброды в классе, запивая их горяченьким из термоса и радостно кряхтя. Она оставалась в классе в числе Многих, но не ела из чувства омерзения. Тимоша слонялся между рядами и всем надоедал. Многие ели, мирно посиживая за своими партами и не обращая внимания на остальные формы жизни. Она сидела на подоконнике, упершись лбом в стекло. Лоб был горячим, стекло охлаждало его, и это было приятно.

Тимоша приковылял к Ней, поочерёдно перемещая креплёные на шарнирах руки и ноги. Она не заметила его, находясь в себе, и не слыхала его речей. Она не имела права так обращаться с Тимошей ! Он оказывал Ей честь, удостаивая Её недостойную личность своего достойного внимания - Она обязана была это понять! Но не поняла. Тимоша тоже не понял. Он начинал злиться. Тем временем Многие успели дохавать и с интересом наблюдали за происходящим. Тимоша вспомнил о своей репутации и осознал всю щекотливость ситуации (во рифма-то, а?). Он предупреждающе пихнул угрозу славному имени Тимоши. Она невидяще посмотрела на него и отвернулась. Тимоша был вынужден предпринять более решительные меры: он стащил Её за хаер с подоконника и размашисто пнул. Она невольно переместилась в угол между окном и шкафом и, по всей видимости, пришла в себя (хотя вернее было бы сказать, вернулась из себя, а позднее даже вышла).

Опершись на шкаф, Она пыталась врубиться в происходящее. В недоумении блуждающий взгляд наткнулся на самодовольное тимошинское лицо. Так и не врубаясь, Она пожала плечами и направилась к подоконнику, досадуя на прерванную цепочку мыслей и попутно отстраняя с дороги Тимошу. Тимоша зловеще скрыпнул зубами и молниеносно выбросил вперёд заднюю конечность (ЗАД ВПЕРЁД - головокружительно, не правда ли?), пришпилив вновь завонявшую угрозу к деревянной поверхности шкафа, после чего притянул ненаглядную ходулю обратно к себе, гордый мастерским выбросом. Он обернулся, сурово глянув на Многих, и те незамедлительно зааплодировали. Пока он отворачивался, Она упрямо продолжила свой путь. Развернувшись и обнаружив такой беспорядок, Тимоша не теряя ни секунды повторил свой авторский приём. Ей начинало это надоедать. Она решила дать Тимоше последний шанс - и снова оказалась пришпиленной к шкафу. Теперь Она во истину разозлилась. Она пыталась напрыгнуть на Тимошу и учинить ему неполадку, но он, обладая необыкновенной длины конечностями, успевал отшвыривать Её прежде, чем Ей удавалось до него добраться. Это продолжалось долго и окончательно вывело Её из себя. В бешенстве Она бросалась на Тимошу - и каждый раз стучалась спиной о неизменный шкаф. Она уже начинала ненавидеть шкафы. Она уже всё начинала ненавидеть. Она ощутила силу своей ненависти.

* * *

Она разглядывала свои ноги, сидя на кровати в трусах. Она специально для этого стащила джинсы. Ноги безжизненно растеклись по скомканному одеялу, как две сопли. Бледные с синим оттенком, хотя соплям положено быть зелёными. На всякий случай Она укрыла их джинсами и, стараясь адаптироваться от магнитофонных хрипов (а вы

помните, что он хрипел), предалась воспоминаниям.

* * *

Девушку звали Нарцисс. Знакомство произошло в метро. По какому-то поводу они отправились к Ней на флэт.

Она лихорадочно стряхнула всё лишнее на данный момент с потрёпанного диванчика, усаживая туда Девушку, и врубила DOORS. Она жила тогда ещё на своём старом флэту, и магнитофон ещё работал тогда, как все нормальные магнитофоны, ничем не выявляя своей уникальности.

Девушка была великолепна .На ней было белое платье почти до колен из какой-то очень лёгкой ткани; под платьем не было белья, и в местах прилегания материи довольно чётко проглядывало тело. Она старалась отводить взгляд от этих самых мест и смотреть Девушке в лицо, в её прекрасные василькового цвета глаза, чуть-чуть удивлённые ,с длинными загнутыми ресницами, или на её льняные волосы, рассыпанные по плечам шелковистым дождём... атласные губы с белыми зубками... Один зуб немного выпирал вперёд, что приводило Её в восторг.

Она была в восхищении. Она суетилась и нервничала, стараясь не прислушиваться к происходящим в организме реакциям и отгонять навязчивые фантазии на тему СЛУЧАЙНОГО обливания белого платья большим количеством жидкости.

Обнаружив какую-то выпивку и даже нечто вроде бокалов, Она уселась напротив Девушки, разлила бухло и завела дурацкую речь. Девушка говорила немного, но метко, улыбалась и словно в душу смотрела своими васильками.

Сторона напротив мучительно ощущала приток крови и всё нарастающее напряжение. Её накрыла горячая волна, но Она стойко сдерживалась и неотступно следила за своими руками, дабы те не дрожали. В момент, когда Она как раз вскользь упоминала о чём-то отвлечённом (типа дзэн-буддизма) и заодно высказывала личное мнение на этот счёт, Девушка отставила в сторону свой бокал, поднялась и мягко пересела на Её вздрагивающие колени.

* * *

Она резко повернулась к окну - вернее, обернулась на окно. Снаружи было темно и кто-то стоял. Она не видела подробностей, только тёмный силуэт ,но стоял этот кто-то близко, и было понятно, что он смотрит внутрь.

Ей стало жутко. Она почувствовала, что не может спрятаться. Кто-то не шевелился и молчал, и это было хуже всего. Её накрыла зловещая тишина. Внезапно допёрло, что магнитофон тоже молчит. Это сон, мысленно сказала себе, пытаясь убедить, но безрезультатно. Она лопатками чувствовала, как тот стоит там. Ей болезненно хотелось обернуться ещё раз и посмотреть, но Она не смела шевельнуться ; ужас сковал Её. Мучительно пытаясь отключиться от происходящего, вызывала в памяти светлые образы (точнее, отвлекающие, т. к. светлые что-то не вызывались). Накатывали жуткие волны, чередуясь с мокрыми и знобящими. Стиснув зубы, Она заставила правую руку ползти. Рука едва заметно передвигалась, Тот словно прокалывал её раскалёнными шампурами, и разводил под ней огонь, и вот уже потянуло шашлычком. Она рванулась, стряхнув одним взмахом колечки лука и прочую дребедень, схватила выросшего чугунного Ленина и ахнула по оконному стеклу с

зависшим в нём Тем.

* * *

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Она сидела на полу в своей комнате и медленно восстанавливала соображение. Голова горела, хотелось пить. Где-то глубоко внутри вонзились тонкие пластинки металла, создавая жжение и общий дискомфорт; при каждом движении они впивались еще сильнее. Мутило. Воспаленную глотку не покидал привкус ацетона.

За отсутствием воды приходилось идти у кого-то просить или тащиться в общественный сортир, но сильно в лом. Она легла там, где сидела, и попыталась уснуть, но головная боль и жажда не давали этого сделать. Глаза мрачно открылись и уставились, упершись в опрокинутую табуретку.

Я сама - опрокинутая табуретка осторожно подумала Она, прислушиваясь к возникшему вместе с мыслью в мозгах скрежету и лязганью.

If you want

То be wrong

Find and end

The extremes

The extremes

Happy hour

Right it seems

Perfect thee

Brotherly

Long to me

Long to me

Long to me, oooooooooooooooooooooooooooh!!!!

 

В момент очередного поглощения Тимошей Многих аплодисментов Она закрыла глаза и прыгнула. Она летела час, а может быть, два. Пальцы сомкнулись, натянули руки и повисли тело в тимошинских волосах. Тимоша возопил и тряханулся, но Она болтнулась и зависла еще крепче. Глаза Ее должны были лопнуть, а язык проглотиться. Тимоша тряханулся вдругорядь, извивнулся и скользнул сквозь вязкий душный воздух. Ее руки по-прежнему тискали два аккуратных клочка русых тимошинских волос, словно макнувшихся предварительно в густую красную краску. Настоящая кисть художника. Такова истина. Руки не могли расцепиться и продолжали побелело сжимать. Она повернулась к шкафу. Он подмигнул Ей и медленно принял очертания Гроба, Крышка гостеприимно откололась.

* * *

На поскребыши Вишну купил еще водки, и они отправились в один знакомый дворик, где бы не потревожили. Дворик был старый и облезлый, с двумя раскоряченными древними деревами, почти не имевшими листьев. Разметав свои коряжистые руки, они пытались жить, но им трудно уже было дышать. Вишну уселся на расшатанную досточку видавшей виды лавочки, а Она подумала и почему-то села на Землю. Закрыв глаза, Она прислушивалась к солнцу, но солнце почему-то молчало. Тем временем Вишну уже сделал причитавшийся ему первый проверяющий степень отравленности глоток и протянул Ей бутылку. Бутылка поморгала немного и уставилась на Нее, поймав Ее рассеянный взгляд. Скоро ее кончили, чтоб не моргала.

* * *

Сев за стол (у Нее тогда был стол) и открыв тетрадь (у Нее тогда была тетрадь), Она взяла ручку (у нее тогда была ручка) и решила записать свой сон (Она тогда записывала свои сны: они у Нее тогда были):

Мой сон

Я живу на небольшой прохладно-теплой дачке, и приносят мне в клетке попугайчика (я так сначала подумала, что попугайчика, и обрадовалась, так как попугайчиков люблю и всегда хотела, чтоб у меня был). Поставила я клетку на тумбочку, рядом с цветами какими-то, чтобы ему приятней было. Комната у меня хорошо проветривается, день теплый, ясный. Смотрю на попугайчика, а у него глаза голубые и недобрые, брови косматые, сам черный, чуть-чуть с беленьким, и хохолок на свету переливается: то сизый, то синий, то фиолетовый, а то вдруг совсем угольный. Крупненький такой попугайчик, голову набок склонил, косится. Ну, я пошла куда-то (на кухню, что ли). Через некоторое время возвращаюсь, смотрю - попугайчиков не один, а два, только чуть поменьше. Что-то тут не так, думаю. Предчувствие какое-то зародилось. А попугайчики ничего так, весёленькие, всё чего-то копошатся, корм свой хавают (овёс- не овёс, хрен его знает) и будто бы нечто вроде гнёздышка из дерьма всякого соображают. Тут мне что-то в лом стало на них пялиться, и я на электричку подалась(может, так надо было?). В общем, смоталась, вэлкам хоум, свит хоум, и уже на подходе к что-то стрёмное мне мерекается. Я скорей-скорей, и - к попугайчикам. Смотрю на клетку: те два подросли, возмужали (или возженились?), а в гнезде их, которое они к герани присобачили, три каких-то козявки копошатся. Ну здорово, думаю, вот не хватало. Тут вдруг что-то прозвучало; оборачиваюсь - что за чёрт! - ко мне на всех парах страус-выродок ковыляет, здоровый такой, башкой чуть мне не до подбородка, и черно-белый, как телевизор "Юность"(интересно, чья?); узнал, видно, меня, и вприпрыжку скачет, а-ля утиный галоп (ноги у него ластинами), диплодок эдакий. Я на подоконник шуганулась без разгона, а он и туда лезет, чтоб его. Тогда я рухнула из форточки на дорожку садовую, да и нирванула от греха подальше. Убралась в относительно безопасное местечко, высунулась потихоньку, что твои партизаны, на окно таращусь, как эта пакость свой кочан в горшок цветочный загрузила по самую жопу и цветочных (родных!) червячков оттуда клювом своим поганым выуживает. Обидно мне стало до слез, аж злость взяла. Ну, думаю, врёшь, не возьмёшь. Попёрлась я опять на электричку (почему-то ближайший зоомагазин находился не ближе чем в радиусе нескольких десятков километров, куда я, собственно, и направлялась). Припёрлась, короче, в этот самый магагаз и нн, который зоо, захожу унутр, подплываю к продавухе и всю правду-матку (эротично звучит. ага?) на стол (ну или на прилавок) вытряхиваю, т.е. всё мое мокрое нытьё, поддерживаемое материальной оболочкой. Видимо, приличное количество того нытья оказалось, потому как дура эта, не будь дура, глазищами захлопала, ручищами замахала, сливками запузырилась и давай передо мной отсутствием хвоста вилять: чё угодно? чаво желаете? Она, верно, думала, что я вся из себя из жопы кости на неё пялюсь да зубы роняю, а я-то тем же часом близлежащие окрестности изучала, причём не зря: как раз наткнулась зрением на кислотную подарочную упаковку, на которой диплодок мой собственной персоной (хотя, может быть, не собственной, но идентичной) запечатлен. Немедля вцепившись в обнаруженный предмет всеми конечностями, включая самую бесполезную и трудно- транспортируемую в лице головы (во завернула, ага?) и тем самым привлекая отвлечённое внимание Продавухи, я наконец-то посредством последней, чего уж никак не ожидалось, получила необходимую информацию: завезено- недавно- является- сырьём- изготовления- последующего- выращивания- научно- исследовательских� и- хрен- не- знает- каких- целях- среднеазиатских-

эвбалибусов- пропорции- до- ста- особей- один- милиграмм...

* * *

Она терпеливо выжидала. Прыганье в глазах уменьшилось, снизилась его частота и мощность, и Она начинала что-то видеть. Сверху была досточка, в бок - дворик и кусок дома. Чуть-чуть вкось виднелось небо.

* * *

Пробуждение наступило вследствие холода. Какой-то промежуток (жуткое словечко, ага?) времени Она ещё пыталась, сжавшись поплотнее и хоть немного согревшись, продолжать внутрисновое погружение, но было уже не заснуть. Чудовищно холодно!

Снег возлежал по всей комнате аккуратненькими беленькими сугробчиками. Сильно сквозило. Она обернулась - так и есть, оконное стекло расстилалось мелкими дребезгами на полу и подоконнике.

Она вся завернулась в одеяло (а ноги даже накрыла поверх подушкой) и так сидела, нахохлясь. Из матерчатого клубка торчала только Её

недовольная голова.

* * *

Она и Девушка сидели на ж/д станции - очевидно, в ожидании поезда. Какой-то смердящий, бомжеватого вида алкоголик нудно прогонял нудные прогоны про Надёжность и Постоянство. Его старались не слушать. Она стоя курила возле лавочки, занятой погружённой в созерцание собственных ногтей Девушкой; попутно Она внимательно изучала постепенно надоедающего алкоголика, щурясь от дыма и следя за каждым движением испытуемого.

Алкоголик обладал неясного цвета волосами и вообще не шибко ясными глазами, давно уже заплывшими, и, по всей вероятности, уже не глядящими наружу, а только внутрь. Весь он был какой-то оплывший и бесформенный. И очень грязный, прямо-таки несмываемо.

Как раз в момент подбора наиболее точного определения своей неумытости, Алкоголик внезапно покинул доселе занимаемое им место в пользу оккупированной Девушкой лавочки, тем самым приведя предпоследнюю в состояние лёгкого шока.

- Ты знаешь, что такое курятник? Это не то, что ты думаешь, -курятник! Это такая силища! Такая мощь! Такая... Во! - он показал кулак. -Во вы у меня в курятник пролезете! ....(непечатно). Вот так вот! ....(непечатно).

Здесь его пробило рыгнуть. Он отрыгался, высморкалась в корявые пальцы и продолжал.

- Я вот, как я это, того, как душа просит, так я сразу в курятник! - (тут вдруг они обе заметили, что мужик весь обляпан куриным дерьмом:

Девушка - с содроганием отвращения, Она - с тупым равнодушием) - И куры меня всегда пускают! - в голосе его звучало торжество сумасшедшего, спалившего дурдом. - Ну все-е-эгда! Все-е-э-эгда! - (для пущей убедительности) - Вот, бывало, придёшь; да, бывало, ....(непечатно), придёшь, а клушки мои все уж того, на шесточках; так, покудахчут для порядку, и всё напыжатся, перышки беленькие распушат...

("Да, и вот тогда-то они на тебя и выдают," - подумала Она с мрачной усмешкой, если только можно думать с усмешкой, тем более мрачной.)

...под шесток лягу, ну так это, того, в сене, а они меня помнят, милые, всю-то ночь сверху кап-кап, кап-кап... - выложил он и сладко замолчал на мгновение, замерев и, видимо, представляя, как это они кап-кап...

Неожиданно он встрепенулся:

- Ты что, смеешься?! - заорал он. - Над курочками моими, сука, над хорошими моими ржёшь?!! Ты!!! ....(непечатно), ....(непечатно), ....(непечатно). Не сметь того!!! Не сметь!! - алкаш никак не мог успокоиться и всё размахивал руками, в то время как Девушка во истину начинала нервно истерикать и трястись. - Не сметь в мой курятник!!! Не пущу!! Я тя, ....(непечатно), не пущу! Не... Я тя щас..

Взовьясь в воздухе, он метнулся и набросился было на Девушку, но та ловко отпрыгнула, инстинктивно подтолкнув мужика и тем помогая ему стремительно нырнуть в заледенелый асфальт. Неловкие попытки приведения собственного тела в вертикальное положение, сопровождаемые самой изысканной матерщиной, производили довольно жалкое впечатление. Было скользко и нетрезво, алкоголические ноги разъезжались и роняли всё остальное. Излив все запасы ругательств на уши, к счастью, закалённых присутствующих, мужик с огромными усилиями влез на лавку, цепляясь за неё же, и уселся. Они молча стояли и смотрели на него.

Отдышавшись, алкаш продолжал:

- Вы что, у меня его отнять задумали? - тихо и со слезами в голосе говорил он, - Нет! Ничего вы не получите... Не отдам! Это только для меня курятник...

Ей изрядно надоело слушать подобного рода нытьё, к тому же поезду было уже самое время подойти. Отбросив сигарету, Она кивнула Девушке, которая ответила Ей глазами, что в общем-то готова отправляться

...Курочки вас не пустят... Они только меня пускают, мои клушки... Они только меня пускают...

Обмениваясь многозначительными взглядами, они повернулись к алкоголику спиной и не спеша двинулись навстречу поезду.

...Всегда пускают...

Девушка поправила шарф

...Всегда...

Они почти свернули за безбилетную кассу

...Всегда...

...Всегда...

- всегда-а-арррр!!!!!!!! -

что-то жуткое и тяжёлое обрушилось на Девушку сзади, обхватив горло стальными пальцами.

Девушка выкатила белки, её крика хватило на рваный хрип; Она пинала алкаша ногами, ногтями пытаясь отскрести от Девушки; алкаш не ослаблял хватки, усугубляя положение Девушки кусательными наклонностями.

- Они меня всегда пускают!!! Даже когда никто совсем не пускает, они всё равно пускают!! Всегда пускают!!

Остервенело подталкивал к краю платформы, наливаясь свинцом; отчаянно брыкалась; бросалась, грызла, рвала, терзала; не замечал он ничего в своей беспонтовой горячке! ХА-ХА-ХА

- Ничего не понимаешь, дура ....(непечатно)!!! Темноту прорезал крик электрички

- Ничего... дура... в курятниках...

Она не могла больше Блеснули рельсы

- Дура!!!

курятниккккккккккккккккккккккк���...

_________

Только потом Она осознала, что у электрички по какой-то причине не работали фары. В тот миг Она увидела, как огромная тень вдруг выскочила из ниоткуда и под неё, надломно изогнувшись в воздухе, плавно ушла Девушка.

* * *

Truth covered in security

I can't let you smother me

I'd like to but it wouldn't work

Trading off and taking turns

 

* * *

Как прекрасно, что ты ушла.

 

* * *

Ветер протягивал сквозь тело холодные пальцы, словно ледяные иглы, причиняющие тупое отражение боли. На Ней, назло, была только рубашка и извечные джинсы. Сгустки воздуха набрасывались сзади, тыкались в спину и путали хаер; идти приходилось на ощупь, что создавало определённый дискомфорт.

Вишну остановился. Она повернулась к нему, колотясь и выбивая дробь, рефлексорно стремясь спрятаться в асфальте, для чего предварительно уменьшиться до минимальных (прямо-таки экстремальных) размеров, какие только способна принять рослая надцатилетняя девушка (кстати, в этом возрасте отдельные представительницы способны принять очень многое).

Вишну с минуту помедлил, глядя вдаль, задумчиво покачнулся на носках ботинок и судорожными движениями, но очень быстро расстегнул и снял плащ, причём последний покинул совсем уже было пообжитые плечи на удивление мягко и плавно.

Она не заставила себя ждать, поспешно облачилась в обломившийся утеплитель, стараясь закопать как можно глубже замёрзшие ватные руки.

Под плащом на Вишну оказалась футболка DOORS. Он постоял ещё немного, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону, и, передёрнув плечами, непривычно лишёнными светло-серого укрытия, пошёл, прикрывая лицо Моррисона руками. Они шли по набережной...

* * *

А рифмы как рифы Вставали стеной

И дохнули скифы

Заслышав их вой

* * *

Она пропила свой гроб. Она не помнила, как это получилось. Она вообще теперь мало что помнила. Не думала об этом. Но гроб всё-таки пропила. Вещи, ранее хранившиеся в гробу, теперь тусовались на полу небольшими кучками.

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Она подняла магнитофон и отпустила. Потом ещё раз. Магнитофон глухо шмякнулся, что-то щёлкнуло, лязгнуло, треснуло, но продолжало наигрывать. Она почесалась и задумалась.

Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ В ЭТОМ МИРЕ

Сбросив оцепенение, Она порылась в заднем кармане джине и извлекла оттуда мятый коробок. Чиркнув спичкой, медленно, со старанием подожгла провод. Сначала он только шутливо плавился, но потом занялся всерьёз. Пламя перекинулось на розетку, повалил густой дым, и в ноздри забился отвратительный запах палёной резины и ещё чего-то химического (палёного тока). Магнитофон в ужасе подпрыгивал, выкрикивая отдельные слова и НЕЧЛЕНООТДЕЛЬНЫЕ звуки.

Она выгребла из-под стола своё старое пальто, подобрала с подоконника кое-какую мелочь и отправилась прочь (мелочь-прочь) в тихой надежде, что всё здесь к чертям собачим сгорит. В дверях Она от уха до плеча ухмыльнулась.

Снаружи накрапывал мелкий дождь.

В общественной столовой Она на прихваченную мелочь взяла двойной гарнир и две бутылки пива. Села у окна, не снимая пальто, но расстегнувшись. Ела с равнодушным отсутствием (или отсутствующим равнодушием?), глядя в окно и потягивая пиво, однако с гарниром управилась довольно быстро. Пиво было немного горьким.

За окном серые ноги обходили, перешагивали и перепрыгивали лужи. Тоскевичъ.

Вышла из, вошла в. Опоясывало холодное уныние. Моросило. Тоскэ-э-эвичъ...

Пошла. Какая-то бездомная собака рыскала у ворот чего-то. Из-под ворот навстречу ей выперлась другая. Они понюхались. Какие-то дети в рэпперских шапках. Какие-то бесцветные пятна...

"Сгорело ли?" - гадала Она. Она попыталась представить развалины своей комнаты. Представилось не очень хорошо - достаточно смутно. Хотелось пойти и проверить, но в то же время хотелось верить, что всё уже проверено и ничего нет, и убраться прочь. Прочь от самой себя.

Она зашагала быстрее, быстрее. Откуда-то из сумрачных глубин подсознания возникло болезненно острое желание посмотреть вверх, и, по всей вероятности, оттуда же всплыло осознанное сопротивление. Она терпела и всё быстрее шла, глядя под ноги и поминутно натыкаясь на прохожих. Улица тянулась серой лентой. Так и тянет, так и тянет, оо-о-о... Ноги размякли и торопились с трудом, словно растворялись в моросящей влаге. Мерзость, мерзость. Затылок тяжелел и ТЯНУЛСЯ к спине, всё тянулось...

Зная, что поступает неосмотрительно (хотя с другой стороны, совсем наоборот) и, возможно, пожалеет, Она резко остановилась и, расслабив последнее усилие, задрала голову.

Навстречу Ей летело лицо. Оно простёрло к Ней руки и смотрело в глаза, внутрь глаз. Светлый окровавленный хаер развевался подобно флагу. Она застыла, словно разучилась двигаться, и не могла продохнуть. Лицо стремительно налетало; почти уже совсем врезавшись, оно легко подхватило Её на руки и взмыло ввысь.

__________

Какая разница, как Её звали? Имя её погрязнет в исторической массе.

ночь с 25 на 26 января - ночь с 3 на 4 марта 1998 года

Оставить запись