*
*
*
Я гуляла по
уголку
своего
детства.
Мне
казалось,
что я давно-давно
здесь уже
не была,
хотя на
самом деле
раз в год
посещала
это место.
Но
посещения
эти были
целенаправленные,
я не
замечала
ничего из
того, что
связывало
меня с
детством, я
занималась
тем, для
чего сюда
приезжала.
А вот
сегодня я
просто
решила
побродить
по
маленькому
городку,
который
раньше
знала
наизусть. И
после
стольких
лет
разлуки
мне
казалось,
что я еще
вчера
бегала
здесь, где
знакома
каждая
тропинка,
каждая
скамейка и
каждое
окошко в
любом доме.
Мне
часто
снится это
место, но
что-то
мешает мне
сюда
наезжать
чаще.
Теперь там
другая
квартира,
которая
никогда не
станет мне
родной. Я не
могу там
спать, мне
каждой
ночью
страшно. И
она чужая,
совсем
чужая.
Может быть
как раз из-за
того, что с
тех пор, как
в нее
переехали,
я почти
перестала
приезжать
туда. А
может и
приезжать
я
перестала
именно из-за
того, что
переехали
в нее.
Наверное, я
никогда не
смогу это
до конца
осознать,
да и не в
этом суть
дела. Мимо
прежнего
дома я
стараюсь
не
проходить
и каждый
раз делаю
крюк. Там
тоже
осталась
частица
моего
детства, и
очень
большая
частица, но
она уже мне
не
принадлежит,
и лучше о
ней забыть.
Я
бродила по
местам, где
гуляла и
играла
совсем
маленькой
девочкой.
Детский
сказочный
городок,
где
столько
было игр и
приключений,
не уцелел.
Стоит там
одинокая
горка, пара
качелей да
домик,
который
местное
население
давно уже
использует
в качестве
бесплатного
уличного
туалета.
Около
озера
раньше
стоял
огромный
деревянный
корабль,
почти как
настоящий.
С палубой, с
капитанской
рубкой,
штурвалом
и мостиком.
Там было
даже
внутреннее
помещение,
правда, не
приспособленное
для
посещения,
но мы все
равно,
покуда
были
маленькие,
лазили
через дыру
в
прогнивших
досках
внутрь.
Сидели там
в душной
тесноте и
поверяли
друг другу
девчоночьи
тайны.
Сейчас
и корабля
больше нет,
я даже не
смогла
найти
место, где
он стоял.
Озеро
стало
мелеть, и по
уровню
воды уже
невозможно
определить
его бывшее
местонахождение.
Но
осталось
много
других
дорогих
сердцу
местечек,
которые я и
обходила
медленно,
задумчиво
и
предаваясь
воспоминаниям.
Вот
на этих
качелях-лодочках
я каждый
день
качалась с
подружкой.
А под теми
деревьями
зимой я
прятала
елочные
игрушки,
запоминала
места,
чтобы
весной
самой их
откопать,
словно
клад. А вон в
том доме
старинные
лифты с
сеткой
вместо
стены. Мне
было очень
жутко
наблюдать
за
поднимающейся
и
опускающейся
кабиной, но
я все равно
каталась
на этих
лифтах
весь день, а
потом
рассказала
об этом
бабушке.
Бабушка
мою
честность
не
простимулировала,
очень
сильно
меня
наказав, но
зато
надолго
отвадила
меня от
подобного
катания.
И
еще много
подобных
мест, за
один день
этот
городок не
обойти. И
везде
воспоминания
о детстве, и
никогда
это больше
не
повторится.
А так
хотелось
бы снова
стать
ребенком,
но, увы, это
невозможно.
Я села на
лавочку по
деревом и
задумалась.
В голове
опять
стала
рождаться
теория. То,
что я
больше
никогда не
смогу
стать
маленькой,
похоже на
смерть. Да,
как
ребенок, я
умерла. Раз
мы все
бывшие
дети,
значит мы
все
мертвые
дети. Как
труп
никогда не
станет
опять
человеком,
так и
взрослый
человек
никогда не
станет
ребенком.
Таких
детей,
которыми
были мы,
больше нет
и никогда
не будет.
Они мертвы,
эти дети. Но
раз вместо
детей есть
взрослые,
значит
взрослые
это
мертвые
дети.
Я
села на
качели и
стала
медленно
раскачиваться.
Я никогда
не смогу
быть такой
как была
девочкой,
думать так,
выглядеть
так, так
играть.
Хотя
насчет
последнего
можно
поспорить.
Есть еще
такая
штука как
старческий
маразм. Тут
уже
возможно
полное
впадение в
детство
вместе с
играми и
детскими
мыслями.
Это очень
заманчиво,
но тогда
умру я
сегодняшняя.
Вот если бы
я, какая я
есть, могла
бы иногда
разложив
игрушки и
куколки,
заняться
очень
интересным
делом,
отвлекаясь
на игру, но
оставаясь
самой
собой... Но
так могут
только
дети. А я
уже
мертвый
ребенок.
Подобные
мысли
вогнали
меня в
нехорошее
расположение
духа, и я
засобиралась
домой.
Наскоро
там
перекусив,
я
поплелась
к
электричке,
чтобы
через
сорок
минут быть
уже в
Москве.
Все
мне
надоело.
Периоды
подавленности
наступали
теперь
гораздо
чаще, чем
раньше, а я
думала, что
почти
избавилась
от них.
Наверное, я
взяла на
себя
непомерный
груз,
согласившись
на
практически
постоянную
ролевую
игру, где я
играла
совсем не
свою роль.
Играть мне
приходилось
там, где
проходила
почти
треть моей
жизни,
учитывая,
что вторая
уходит на
сон, а
оставшаяся
неталантливо
разбита на
куски, к
которым
относится
дорога
туда-обратно,
еда, и
маломальский
досуг и
отдых. И вот
одну треть
я все время
играла не
свою роль,
во второй
когда я
спала
играли
мной, а
третья,
разносторонняя,
уже не
имела
большой
значимости.
И так как
значительную
часть
своей
жизни я
была не я, от
этого
наступила
страшная
усталость.
*
*
*
Как-то
я осталась
ночевать у
подруги,
молодой
человек
который
увлекался
дзен-буддизмом.
Самого его
дома в тот
раз не было,
и для меня
отвели его
комнату,
где был
оборудован
алтарь и на
стенах
были
начерчены
особые
знаки. Я об
этом
ничегошеньки
не знала,
алтаря и
знаков не
увидела, а
просто
улеглась
спать, хотя
и
промелькнула
мысль, что
энергетика
здесь
какая-то
странная.
Когда
с утра
подруга
стала
будить
меня,
я
подскочила
на кровати,
села и
замерла,
вытаращившись
в никуда. Я
никак не
могла
прийти в
себя.
Только что
я увидела
такое
сновидение,
после
которого
странно
было
осознавать
себя в
реальном
режиме
времени, в
реальном
мире и
вообще
живой.
Я
резко была
выдернута
из сна, где я
видела
себя после
смерти.
Впечатления
быстро
улетучивались
из памяти, я
пыталась
сохранить
хотя бы
часть
этого
кошмара,
хотя может
быть и не
кошмара, а
просто
наваждения.
Каким
образом я
попала в
мир иной, я
помнила
уже смутно.
Вроде бы
это была
авария на
дороге, кто-то
сбил меня
на полной
скорости. К
этому
воспоминанию
примешивалось,
что я была
неизлечимо
больна и в
конце
концов
скончалась.
Я не попала
в какое-то
далекое
отсюда
место. Я
могла
видеть
некоторых
людей, с кем
раньше
общалась, и
людей-посредников.
Сейчас я не
могу
объяснить,
кто они
такие, но
тогда это
было
понятно и
естественно,
наверное,
что-то
вроде
гидов на
том свете.
Иногда я
находилась
с живыми в
одном
помещении,
но была еще
какая-то
особая для
меня
комната с
дверью,
через
которую я
могла
попадать в
разные
места
иного мира.
Это не
зависело
от меня,
туда меня
выпускал
гид. Я
гуляла.
Иногда это
было какие-то
старинные
века, где
вокруг
меня
сгущались
джунгли,
перевитые
лианами,
под ними
текла река,
а на ней
стояли
деревянные
суда.
Однажды я
попала в
здание,
полное
кошмарных
уродов. Мне
не было там
страшно,
просто
неприятно,
но я ходила
и
рассматривала
их. Иногда я
даже
общалась с
живыми, но
всегда
осознавала,
что я
нахожусь
на другой
ступени,
что я могу
что-то, что
непосильно
для них, а у
них есть
возможности,
которых
нет у меня. Я
видела
урну со
своим
прахом, она
была темно-серая
и похожа
на плоскую
табакерку,
на крышке
которой
была
выгравирована
моя
фамилия. Я
видела
списки
умерших и
тех, кому
предстояло
еще
умереть, и
рядом были
указаны
даты их
предстоящей
кончины. Я
посмотрела
дату своей
лучшей
подруги, и
проснувшись
не забыла
ее. Не знаю
теперь,
говорить
или как.
Очень
хочется
поделиться
таким
специфическим
моментом
из сна, да и
ей будет
интересно,
но не
станет ли
она
впоследствии
жалеть?
Но
что мне
больше
всего
запомнилось
из
сновидения,
так это не
события, а
ощущение,
которое не
покидало
меня на
всем
протяжении
сна. Это
было
ощущение
абсолютной
безнадежности,
постоянной
тоски,
тягостной
обреченности
на вечную
ТАКУЮ
жизнь. Мне
так
хотелось
обратно,
мне даже
казалось,
что я еще
могу опять
быть со
всеми теми,
кого
оставила.
Они
продолжали
жить, я
тоже, но
иначе, нас
разделяла
невидимая
пропасть,
невидимая,
но
настолько
огромная
для меня!..
Самое
ужасное
было, когда
я вновь и
вновь
осознавала,
что так
будет
всегда,
теперь уже
вечно, и для
меня все
потеряно. В
этом мире,
где я
оказалась,
не было
мучений,
обещаемых
адом, здесь
было
иногда
красиво,
хорошо, но
казалось,
что даже
воздух и
каждая
частичка
его
содержит в
себе
безнадежность
и тоску по
прошлому
времени.
Я
там
встречала
разных
людей, кто-то
был там уже
очень
давно, кто-то
нет. Я,
обычно
общительная,
практически
ни с кем не
общалась и
бродила
одна, они
были мне не
нужны, мне
их не
хотелось,
они не были
живыми. В
памяти
только
остался
отрывок
разговора
с молодым
загорелым
мужчиной с
испанской
внешностью.
Помнится, я
спросила у
него, как,
мол, здесь?
Он
обреченно
ответил:
здесь ТАК
всегда.
Тоска.
Потом
я пыталась
передать
свои
впечатления
подруге, и
она
вспомнила,
что когда я
проснулась,
то
вскрикнула
то ли от
удивления,
то ли от
испуга,
долго
смотрела
на нее и не
узнавала.
Она
рассказала
мне про
интересы
своего
молодого
человека и
комнату, но
я так до сих
пор и не
знаю, имело
ли это
какое-то
влияние на
мой сон.
*
*
*
Наступил
кризис.
Неприятность
следовала
за
неприятностью,
внутреннее
напряжение
грозило в
любой
момент
вылиться в
нервный
срыв.
Постоянно
в глазах
стояли
слезы,
появляющиеся
после
прочтения
совершенно
не
трогательной
книги или
прослушивания
никчемной
песенки. Я
начинала
казаться
себе
психопаткой,
и
неизвестно,
кем же я
казалась
окружающим.
Состояние
было такое,
что я
решила: еще
что-нибудь
случится, и
я покончу с
этим раз и
навсегда.
Способ я
выбрала
еще почти
ребенком.
В
беспросветной
тоске я
брела по
переходу в
метро.
Ехала
наобум,
переходила
наугад.
Какой-то из
множества
эскалаторов,
какая-то
дурацкая
будка с
одной из
множества
теток. И
множество,
множество
ужасающих
своей
близостью
людей,
постоянно
касающихся
тебя
локтями,
голыми
потными
руками,
иногда
даже
перхотными
головами,
когда они
норовили
подлезть
под твою
вцепившуюся
в поручень
руку и
занять
пустующее
место.
Когда мне
удавалось
выиграть в
игру "Хрен
сядешь",
которую я
придумала
для того,
чтобы
подбадривать
себя в
случае
отсутствия
сидячих
мест, то я
садилась,
ужимала
плечи,
вытягивала
руки на
колени,
только
чтобы меня
не
касались
сидящие
рядом. Но с
одной
стороны
обязательно
сидел
полусонный
мужик,
постепенно
склоняющийся
ко мне всем
корпусом и
пытаясь
уложить
свою
лысеющую
голову мне
на плечо, а с
другой
располагалась
полная
женщина,
копошащаяся
в своей
сумке в
течение
всей
поездки и
задевающая
меня то
плечом, то
локтем, а то
просто
всей
боковой
поверхностью
тела,
потому что
ей
совершенно
все равно к
кому или
чему
прислоняться.
У меня же
эти
прикосновения
вызывали
омерзение,
и я в конце
концов
перестала
играть в
свою
незатейливую
игру. Да,
правила
игры были
таковы:
когда
подлетал
состав, и
вся толпа
устремлялась
к нему,
толкаясь и
не зная, где
же все-таки
будут
находиться
двери, надо
повторять
про себя: "Хрен
сядешь!" "Играем
в игру Хрен
сядешь!"... В
случае
проигрыша
надо было
спокойно
сказать
себе: "Ну
что же, я
проиграла".
Ну, а если уж
удавалось
сесть, то
мысленно
гордо
воскликнуть:
"Я
выиграла в
игру Хрен
сядешь!". От
чего-то
меня это
спасало,
поэтому я
играла
таким
образом
часто, но
почему-то
только по
дороге на
работу. По
возвращении
обратно
мне по
непонятной
причине
было все
равно
стоять или
сидеть.
Правда то,
что я
прекратила
эту
странную,
если так
можно
выразиться,
забаву, не
спасло
меня от
толкучки и
касаний в
вагоне, и
этот факт
злил меня
все больше.
В
тот раз,
когда я
разъезжала
сама не
зная где,
народу
было мало
я
специально
выбрала
такое
время. Тем
более, я не
сидела на
этих узких
сиденьях,
не стояла,
держась за
чесоточный
поручень, а
разваливалась
в углу,
прислонившись
к стенке.
Это был
когда-то
очень
часто
используемый
способ
передвижения
в метро,
давно
забытый и
недавно
извлеченный
из анналов
моей
многострадальной
памяти.
Народ, и
раньше не
очень-то
любезно
взиравший
на
валявшуюся
в углу
девушку-подростка,
теперь
мерил меня
просто-таки
открыто
осуждающими
взглядами,
омерзительными
в своей
нарочитости.
Зато мне
было
комфортно
и удобно, я
впитывала
приятные
возмущенные
взгляды, и
постепенно
мое
настроение
улучшалось.
Когда
мне
надоело
так
кататься, я
вышла, не
помню на
какой
остановке,
и села на
скамейке в
ожидании
сама не
зная чего.
Конечно,
неприязненные
и
неприветливые
взгляды
попутчиков
на меня
валяющуюся
не смогли
сделать
меня по-настоящему
веселой и
счастливой,
это было
садомазохистское
наслаждение,
ведь у них
тоже
портилось
настроение
от того, что
на свете
есть такие,
как я. Мне
было никак,
пусто,
безрадостно,
и все
впереди и
вокруг в
жизни
казалось
бессмысленным.
Я оперлась
локтями на
колени и
уложила в
ладони
лицо. Перед
глазами
поплыли
желтые
круги, в
голове
поплыли и
забарахтались
глупые
мысли, без
начала,
конца и
содержания.
Я
даже не
представляю,
сколько я
так сидела.
Желтые
круги
кончились,
и
практически
кончились
мысли,
наверное, я
задремала.
*
*
*
Я
очнулась
от того, что
ясно
почувствовала
на себе чей-то
пристальный
взгляд. Не
допуская
мысли о том,
что от
взгляда
можно
проснуться,
я
продолжала
сидеть с
опущенным
на руки
лицом. В
макушке
зудело, как
будто кто-то,
едва-едва
касаясь,
держал на
ней палец.
Взгляд. Как
это может
быть? Я
никогда не
верила в
россказни
про то, как
кто-то там,
почувствовав
чей-то там
взгляд,
обернулся
и
столкнулся
с ним своим
взглядом.
Медленно
отняв руки
от лица, я
подняла
голову. И
столкнулась
взглядом.
Мальчишка
Из
Отражения
Лужи,
весело и
нахально
глядящий
на меня,
глядел на
меня НЕ ИЗ
ЛУЖИ.
Он
стоял
очень
близко,
напротив
моей
скамейки,
но
внезапное
его
появление
вначале не
вызвало у
меня
никакого
удивления.
Первой
мыслью
было то, что
в данный
момент у
меня, по
всей
видимости,
очень
помятое
лицо, и
лучше бы
его
спрятать.
Но пока я
размышляла,
как бы это
так
сделать,
чтобы
выглядело
не совсем
глупо, он
подошел ко
мне еще
ближе и
глядя
сверху
вниз
протянул
мне свою
руку. Я
машинально
уцепилась
за сухую
теплую
ладонь с
длинными гитарными
пальцами и
поднялась.
Держась
за руки, мы
направились
к
эскалатору,
вывозящему
людей к
дневному
свету. Пока
раздавался
грохот
проносившихся
мимо
поездов, мы
молчали. В
будущем
нам
предстояло
много о чем
поговорить.
май
1999 февраль 2002
гг.
|